Уже по-вечернему бронзовея, закатное солнце, медленно стекая с подоконника, заливает единственный свободный стол у окна в библиотеке. Пятница, 5 часов вечера. В пустующем всю неделю читальном зале сейчас нет мест. Люди стоят вдоль стен. Молодой несведущий аспирант чуть двинулся к окну, но тут же был остановлен грозным (на весь зал) шёпотом библиотекарши: «Нельзя! Стол Каро Семёновича!». Его, вице-президента Академии архитектуры, Главу Союза Архитекторов СССР, Депутата Верховного Совета, Главного редактора журнала «Архитектура СССР», уже лишили всех должностей и званий, но он приходит сюда, в библиотеку на Большой Дмитровке каждую пятницу, ровно в 5 часов вечера, садится за свой стол, и вся Академия спускается в этот маленький читальный зал, чтобы просто его увидеть. «Здравствуйте, Каро Семёнович!» Приходит аспирант, для которого он, никогда не бравший учеников, узнав, что отец юноши репрессирован, сразу согласился стать научным руководителем и помог в защите. Приходит уборщица, чью умирающую дочь он когда-то спас, устроив в спецклинику, и всю жизнь выписывал ей зарплату, как своему сотруднику. Сидят за соседними столиками бывшие коллеги-академики, которые без него, уже лишённого всех регалий, так и не начинают ни одного заседания Сессии, в Актовом зале занимая только второй ряд, оставляя для него пустующий первый. Сейчас здесь даже те, кто с высунутыми от усердия языками строчили доносы, но… не стоит о незначимом. Вся Академия, молчаливая, неслышная, в страхе помешать, отвлечь его, склонившегося над журналами, что-то пишущего своим размашистым летящим почерком. Этот отксеренный временем бесстрашный почерк проступает в страшные 30-ые в его письмах, (так странно позабытых сегодня): «Министру Внутренних дел Союза СССР тов. Круглову… Прошу удовлетворить просьбу… Я лично знал её до ареста в 1937 году, как активного преданного Советской Власти человека… Принимая во внимание его тяжелую болезнь, утрату в боях против немецких фашистов единственного сына… Многоуважаемый Анастас Иванович! Считаю необходимым поставить вопрос о реабилитации… Прошу Вас помочь… Необходимо, чтобы Верховный суд пересмотрел дело… Заместителю Начальника Строительства... Прошу предоставить жилплощадь… Начальнику СКУ РККА… Считаю ошибкой... Тов Ворошилову… Считаю предложение ликвидировать глубоко неправильным… Заместителю Председателя Верховного Суда СССР… Учитывая положительную работу во время заключения… Обращаюсь с просьбой снять с него поражение в правах... Я ручаюсь за него, как за преданного делу нашей партии... Военному Прокурору Войск НКВД… Прошу Вас изменить принятую меру пресечения… Освободить из под стражи под моё личное поручительство...». Во время Великой Отечественной снова письма; только теперь, уже как руководитель «Центральной проектной мастерской по разработке планов маскировки промышленных сооружений», он настоятельно просит командование вернуть с фронта архитекторов. И приходят, приходят после его нескончаемых: «Обращаюсь. Считаю. Ручаюсь. Прошу» такие долгожданные, подчёркнутые красным карандашом, резолюции: «Пересмотрено. Удовлетворить. Вернуть. Освобожден». Под сводами Академии и после войны долгие годы, на протяжении всех Алабяновских лет стояло вечное, как заклинание: «Иди к самому, поможет». К нему шли, как к джинну из лампы, поднебесно высокому (не дотянуться) и такому земному, стоит только постучать (потереть) дверь кабинета. Нужна квартира, работа, лекарства для больного отца, врач для ребенка, спец санаторий для матери... «Всё для людей» — фраза, ставшая девизом его жизни.

Абсолютно Витрувианский, продуманный природой Человек, изумительной мужской первородной красоты и силы, с синими в пол-лица глазами, архитектурно слеплённым почти древнеримским профилем, с изысканно утонченным, благородным и брутально мужским лицом. Свободолюбивый, смелый, наделённый множественными талантами. Ценитель прекрасного (посмотрите его женские портреты в Щусевском музее). С редкой красоты басом (прочили карьеру певца, но в спор вступили другие таланты). В хоре духовной семинарии Тифлиса пел за двоих, чтобы не выдать отсутствие слуха у рядом стоящего Микояна. Он и сегодня один из немногих, из тех, с кем можно в разведку (во время гражданской войны с поля боя, рискуя жизнью, на плечах вынесет раненого друга).

Ещё студентом в Московском Доме культуры Советской Армении познакомится с будущим великим Вахтанговцем, Рубеном Симоновым (с дружбой на всю жизнь) и вместе с пока ещё неизвестным молодым гением, Арамом Хачатуряном, как художник, поставит спектакль на эстраде без занавеса, расписав ширмы, как сменяющиеся декорации с раздвижными створками для выходов и поклонов. Эта Любовь к театру (всегда с собой томик Чехова!) будет вести его всю жизнь, и в один из вечеров в гостеприимном Симоновском доме, встретив такую же голубоглазую поющую, солнечно талантливую Целиковскую, в ответ на его стремительное «Вы будете моей женой» прочтет по губам чуть слышное, как вздох «Да». А потом… Потом будет утопающая в их первой весне квартира, палата в роддоме с сотней срезанных в Ботаническом и разбросанных по полу роз, сын на руках: «Мой меймунчик! Будет художником!». Но уж слишком безоблачным было счастье. Искренний во всём, в любви, в неприязни, в вере, честный партиец (член РСДРП с 1917 года), градостроитель, один из создателей Генерального плана реконструкции Москвы в своей книге «Москва 1935» напишет: «Блестящим примером подлинной большевистской работы в области реконструкции Москвы может явится вся славная работа, связанная со строительством метро…, гранитных набережных, созданием широкого проспекта, начиная от площади Ногина до Манежа, строительством ДомаСТО на месте грязных лавок Охотного ряда (ныне Госдума РФ), и всё это в баснословно короткий срок». Но именно в силу своей искренности вступит в спор с самим Берией, за что очень скоро будет уличен в шпионаже в пользу Японии, и ангел-хранитель семьи Микоян с разницей в несколько часов успеет спасти жизнь другу, отправив его в Ереван. Перед уходом из дома, стоя на коленях перед женой с годовалым сыном на руках, он попросит прощения за то, что оставляет их без средств к существованию (сразу сняли со всех постов) и услышит: «Не переживай, мы выстоим. Возвращайся Каро, мы тебя очень будем ждать».

Он уезжает. Но лишив всего, власть не смогла отнять у него главное —Талант. Его архитектура индивидуальна, мысль художественна, а эстетика комфортабельна и функциональна. Всё для людей. Триада Витрувия: «Прочность. Польза. Красота» у него звучит как очередной коммунистический лозунг. Праздничные, ликующие, пронизанные светом, его здания подобны дворцам. Грандиозные трансформирующие залы, многоярусные объёмы с необычной центрической композицией, монументальные скульптуры, геометрические формы, не имеющие аналогов в архитектурном формообразовании. Удивительная смелая юношеская лёгкость пропорций в сочетании с чистотой силуэтов. В Центральном Академическом Театре Советской Армии в пятиугольнике каменного массива, подобно Коллизею, не было незадействованных пустот (не прощал себе, не терпел у других!). Продуманный, с учётом движения публики, веерно раскрученный зрительный зал, схваченный цепкими полукольцами фойе; бронзовые фризы, пилястры, панно, статуарные фигуры великих драматургов, летящая колоннада с Оком Пантеона, как Порталом Таланта. Всё для людей. Клуб строителей и знаменитый «Шахматный» дом в Ереване. Древняя песнь дудука изломом великой Комитасовской фразы — в камне Армянского павильона ВДНХ. Вольная, не усмирённая расчётом, мысль художника — в модернизированной классике парящих Кремлёвских башен на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Миражом из далекой пустыни — неожиданная вертикально астральная стекло-алюминиевая пирамида (Павильон СССР в Брюсселе).

Как истинный градостроитель, восстанавливая Сталинград после войны, он привлекает экономистов, геологов, транспортников и принимает решение вести застройку террасами, не стирая, а, наоборот, по древнеримским канонам, в согласии с природой. И вскоре освобождённая от железнодорожных путей, нефтебаз и складов, перед неспешно плывущими кораблями открылась новая набережная Волги. Утопающие в зелени анфилады площадей; будто взявшись за руки, как в детской игре «ручеек», сцеплённые кронами, бегущие парки; матово отсвеченная гранитными пролетами, величавая лестница площади Победы. Город был рождён заново, торжественный, чистый, ослепительно молодой. Всё для людей.

Всё для их радости, отдыха, удобства и красоты. Морской вокзал в Сочи. С трехярусной башней, с пронзающим небо шпилем, с убегающим в море пирсом, с южными, залитыми солнцем верандами, с утопающими в цветах ресторанами и кафе, с летом, счастьем, шальным морским ветром и бездонным синим (под цвет глаз) небом его любви (вот он, Морвокзал на почтовой марке 2011 года, ничуть не изменился!).

Всё для людей. Жилой массив Химки–Ховрино, Ленинградский проспект, наземный вестибюль Краснопресненской, отреставрированный фасад МХАТА, Дворец пионеров на Воробьёвых, Железнодорожный вокзал в Воронеже, Крещатик с живописным спуском к Днепру… Книги, статьи, ордена, медали, звания, главный архитектор Москвы, гран при на Международной Выставке в Париже, Почётный член-корреспондент Британского Королевского института архитектуры, Почётный Гражданин Нью-Йорка (после его триумфа на Международной выставке). Азартный, как ребёнок. Радовался всему, даже победам в шахматы и нарды. Талантливый гурман-кулинар: «На шампур обязательно кроме мяса, помидоры и лук, тогда хоровац хорош. В долму обязательно два сорта мяса, завернуть в молодые листья и варить вместе с курагой и черносливом, подавать со взбитым мацони. Баклажаны обдать кипятком, надрезать, вынуть мякоть, смешать с мелко нарезанной бараньей грудкой, добавить кинзу, петрушку, соль, перец, сшить ниткой, запекать на мангале или зимой в духовке и звать, звать людей». Всё для них.

Слишком много было дано, видимо, слишком много, чтобы прожить долго. Он уйдёт сразу после нового года, не дожив до 63 лет, вызвав в больницу, чтобы попрощаться, пятилетнего сына, рассказав очередную историю про победившего всех смешного ёжика. Восьмой том его любимого Чехова будет забыт в больнице, и в квартире на Новинском навсегда останется провальная ниша в тугом зелёном ряду домашней библиотеки…

Закатное Солнце медленно, будто, не в силах расстаться, цепляясь за подоконник, стирает абрис скульптурного профиля, склонившегося за столом. Уходят в темноту, растворяются черты. Библиотека закрывается. Очень скоро, будто вслед за своим любимцем, исчезнет с Большой Дитровки и она. А что же останется? Мемориальная доска на Новинском, безупречный, только уже в камне, профиль на Новодевичьем, памятники, книги, статьи, Каро Алабян четвертого поколения, который очень, ну очень здорово поёт и очень, ну очень любит собирать конструкторы, а ещё, летящие проспекты, встречающий, как предвестник беззаботного счастливого лета, красавец — порт, восставший из руин молодой город, удивительный театр, залы, дома, подчёркнутые красным резолюции и люди, люди. Потому что для него было Всегда, Всё для людей…