Иду по Новинскому вниз. Небо, распоротое несвежими шерстяными облаками и наспех зашитое почему-то голубой лазоревой нитью, кажется неподвижным. Но стоит остановиться на переходе, ожидая, когда застывший напротив красный истукан сменится зеленым человечком в оголтелом секундном забеге, и посмотреть вверх, то из неподвижного - только шпиль сталинской высотки. Небо движется. Плывут провисшие, как сквозь прутья старого матраса, износившиеся за эту зиму облака, ширятся голубеют атласной лазурью, чуть морщат заботливо отглаженные весной, по девичьи чистые ленты неба. Далеко на стыке поднимающегося проспекта и уходящих крыш (горизонт столицы) слепит почти по-летнему оранжевая полоса заката. По другую сторону над домами в резко очистившемся чуть вечереющем, но еще светлом небе бледнеет свернувшийся (видимо, первый) блин луны. Москва предпраздничная. С чистой плиткой, со сдвинутыми вглубь доходных домов XIX века сугробами - голубыми, чуть ноздреватыми, давно забытыми, и какими-то купеческими, тоже из века XIX. Черно проглядывает, как из разломанного белого пенопласта облокотившаяся на скамью рука, гордо вскинутая голова Шаляпина. И кто-то смелый, нарушив девственность белизны, видимо, по пояс увязая в сугробе, оставил следы. Почему-то они ведут только в одну сторону, к певцу и заканчиваются вбитыми в сугроб по красные шляпки, еще живыми гвоздиками. Дом-музей великого баса по-рыцарски, в реставрационных латах хранит свою историю. И какую! Знаю, холодно, но, может, остановимся на пару минут?


В 1425 году на этом месте метрополит Фотий основал Новинский монастырь – отсюда название бульвара. Во времена правления Екатерины II здесь стали появляться первые усадьбы, появился и он. Старожил Москвы с XVIII века, один из немногих переживших Наполеоновское нашествие. В 1910 г., очарованный садом с кустами малины и смородины и чудесной двухэтажной беседкой с видом на Москва-реку, его купил Фёдор Шаляпин. К тому времени в семье Шаляпиных пять детей. Супруга, первая жена певца, итальянская танцовщица, Иола, с которой он познакомился у Саввы Мамонтова, была по-итальянски темпераментна и деятельна. И вскоре к дому подвели газ, питавший уличные фонари, в трёх ванных появился котёл для горячего водоснабжения, провели электричество, установили телефон – неслыханная роскошь по тем временам. Обустроили площадку для игры в теннис (зимой служила катком). В саду посадили липовую аллею, кусты жасмина и сирени. После голодного детства, разбогатев, Шаляпин завёл одного из лучших поваров Москвы, прослыл сибаритом и по-московски гостеприимный, хлебосольный дом зажил на широкую ногу. В Белом зале проходили музыкальные вечера, играл Сергей Рахманинов, библиотеку подбирал Максим Горький. Здесь праздновали бенефисы, в Зеленой гостиной Рубен Симонов, Ольга Андровская с небольшой труппой вместе с детьми артиста устраивали спектакли. Коровин, Серов, Бунин, Гиляровский, Москвин, Станиславский... Кого только не видели этот дом и эта беседка. В годы первой мировой Шаляпин организовал здесь лазарет, в котором трудилась вся его семья. Дети читали, пели, убирали, Иолой были наняты лучшие врачи. Пораженные Члены прибывшей военной комиссии постановили отдать такой лазарет офицерам. Но певец ответил: «Для офицеров вы создавайте, а у меня будет для простых солдат». И всю жизнь дороже всех наград, среди которых был и орден Почётного Легиона Франции, он ценил маленький Георгиевский крест, который подарил своему спасителю бедный солдат (самое дорогое, что имел).


В 1918 году дом превратили в коммуналку. И чтобы спасти дом от разграбления, он пишет письмо Луначарскому: «Анатолий Васильевич! Помогите, ищут белье, которое я все роздал, а грабят сундуки с серебром». Откровенный произвол был прекращен. Но лишь на время. Луначарский потом поможет ему с документами при выезде из страны со второй женой и детьми. В доме останется старшая дочь Ирина и бывшая жена Иола. Именно благодаря терпению этих женщин дом не снесли. Именно благодаря им и существует сегодня этот удивительный музей. Коллекция личных вещей артиста, Рахманиновский рояль, картины Серова и Коровина, Поленова и Нестерова, Врубеля и Бориса Шаляпина – сына, ставшего художником... Неподалеку от дома памятник певцу скульптора Церковникова. По замыслу, Федор Иванович полулежит, опираясь на вывороченное из земли дерево. В этой же позе он был изображён на картине Ильи Репина, которая не сохранилась. Обрубленное дерево символизирует вечный покой и память, а вырванные корни, духовное единение с родиной в эмиграции. Изгой, невозвращенец, он подвёргся оскорблениям и угрозам после одного случая в Париже. «Подошли ко мне женщины оборванные и обтрепанные, с такими же оборванными детьми и попросили подаяние». И Шаляпин выписал чек на пять тысяч франков, отдал священнику Георгию, чтобы раздали всем нуждающимся. Оправдывался перед возмущенной Родиной, что не белый и не красный, просто когда видит голодающих детей и женщин, хочет им помочь. Началась травля. И стало ясно, что обратной дороги в Россию нет. Прошли годы. И он, наконец, вернулся к нам, к себе в московскую усадьбу. Он сейчас здесь, вот только что прошел в гостиную, прикрыл за собой дверь, и дом, как всегда, затих. Великий бас распевается. Ведь сегодня «Дон Карлос»...


Снова Новинский. Холодно! Мамаши с детьми с зависшей соплей сворачивают к планетарию. Дивно барочный заплетенный вход Детского зоопарка окончательно замёрз в своём чугуне решетки. В стеклах кафешки куда-то сквозь тебя, улицу и дома напротив о чем-то думают женские глаза (уупс, чуть не поскользнулась!). Вылетели из главного входа Юридического гогочущие юнцы и прыскающие девушки, поправляя распущенные, сразу задубевшие на морозе, непокрытые волосы. В окантовке снежных рам буйно, по-мадагаскаровски слепит витрина цветочного. Бутики примеряют, cалоны стригут. На велосипедах в натянутых с прорезями вместо глаз и рта масках летят жёлто-чёрные спайдермены с рюкзаками-гелентвагенами доставок. Сигналят на светофорах дорогие и не очень иномарки. Требуют страховой сатисфакции у наглеца, задевшего пышный зад любимой. Из перехода рванула беломасочная толпа, и снег повалил внезапно, тоже как-будто гуще. Если не сильно замерзли, может перейдем? Хочу показать ещё один памятник. Ещё светло, в свете дня по стволам и ветвям белопроводных искусственных деревьев бегают, греют огни, ими заставлены тротуары, и от них как-то теплее. А вот и Он. Еще один изгой, невозвращенец, недооцененный и отринутый Родиной. Обращен в сторону посольства страны, его принявшей и оценившей. Иосиф Бродский. Его создал на свои средства (всё полностью: и постамент, и гранит, и скульптуру) и установил 31 мая 2011 года наш современник - великий скульптор Георгий Франгулян. Это его личный подарок городу. Пустые, безликие группы людей. 13 теней, контуров, одноплоскостных и одномерных. Необозначенные и незначимые, бессмысленные и безликие, они не обступают Поэта, но создают законченность круга, нестатичную законченность. Бродский в центре, единственно объёмный, весомый, живой, запахнувший руки в карманы модных брюк, залитый солнцем, омываемый дождями, или, как сейчас, чуть припорошенный снегом. Просто задумался, глядя в небо, и забыл отряхнуть (с гениями так бывает). Он всегда разный, всё время движется – и в окнах пролетающих машин, и просто когда идёшь мимо. Он только что вышел на Новинский и остановился на мгновение. И рядом с ним чуть сдвинулось время, изменилось пространство, наполнился воздух, и немного, совсем немного поменялась жизнь.


Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию спиной.
К любви своей потерянной лицом
И грудь –велосипедным колесом.
А ягодицы –к морю полуправд.
Какой не окружай меня ландшафт,
Чего бы не пришлось мне извинять,
Я облик свой не стану изменять
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталость вознесла.
Ты, Муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь как решето,
А не богами налитый сосуд
Пускай меня низвергнут и снесут,
Пускай в самоуправстве обвинят,
Пускай меня разрушат, расчленят, в стране большой на радость детворе
Из гипсового бюста во дворе
Сквозь белые незрячие глаза
Струей воды ударю в небеса…


Он написал это стихотворение, когда ему исполнилось 22 года. Не угадал, не бюст, не фонтан. Не плоть, но отлитый в камне, подвластном Франгуляну, сам дух Поэта сегодня вышел на Новинский. Стоит, прислушивается к небу, и кто знает, какие неведомые строки он сейчас слышит…


Темнеет. На мосту зажигаются фужеры-светильники с летящими бликами, как брызгами шампанского. Москва движется, идёт вместе с нами. Даже треснутая и неумело собранная в ледяной пазл стоячая река тоже пытается двинуть льдиной со спящими утками. На той стороне у Украины манят огни ресторанов, как пряничные домики в лесу Гензеля и Гретель. Огибают в извиве фламенко вытянутые в талии, обклеенные афишами тумбы – «Весна. Москва. Пласидо Доминго». В небе низкие бреющие полеты чаек, и вертикально вверх в стылую мерзлоту уходит двойной мелкопузырчатый, чуть вспененный след самолета. Москва сегодняшняя. Она движется, живет, идет и вместе с ней, стараясь не сбиться, идут эти двое. Певец и Поэт. Наши гениальные современники. Наши Великие Новинские Возвращенцы…