Он родился 28 февраля в 1880 году. Три восьмерки. Троекратно повторенная горизонталь бесконечности. Вертикально поднятая несломленной судьбой. «Цвет – это чудо, в сочетании с солнечным светом он выражает суть бытия!» Ох уж этот солнечный свет! Он пропитан, пронизан им, он слепит сквозь полукольца восьмерок, жарко до испарины заливает детство. Даже в корне его имени есть эти солнечные от «АРев» буквы.

Родился в патриархальной армянской семье в Нахичевани на Дону, семья была большая, 8 детей. Жили трудно. Всё его детство прошло у подножия горы на берегу заросшей камышом реки. Впереди стелилась степь с далёкими деревушками, с одинокой на привязи у соседа газелью, синими далями, с непрозрачным стоячим воздухом и пряными ароматами степных ветров. Там, далеко-далеко на стыке земли и неба в голубых миражах грезился мальчику из бедной армянской семьи удивительный мир…

В 7 лет он выучился читать, в 15 — выпускник городского училища, работал в почтовой конторе. Однажды случайно зарисовал старого служаку. Тот вскоре заболел и умолял разорвать портрет (из-за него все!). Портрет уничтожили, рисовать запретили. Но старший брат, любящий, заменивший отца, отправляет мальчика в Москву. И вскоре, он — выпускник Училища Живописи и Ваяния (ныне Суриковское), потом учёба в мастерских Серова и Коровина. Вот, пожалуй, и вся его школа.

Но врожденный восточный инстинкт, зов крови к первооснове и чистоте мечется, требует выхода, как пламя в древнем кувшине. И манит, и влечёт его к дальним странам и странствиям ненайденный ещё, но свой и только свой Цвет. Он пытается понять себя, найти свою особую технику, где наив восприятия и кажущаяся простота языка рождает сложный цветосветовой образ. Как рефлекторная дуга, от простого прикосновения запускает мозаику ассоциации в веере дуги нейронной.

Он отправляется в путешествие. «Южный Кавказ зачаровал меня, здесь я впервые увидел солнце и испытал зной. Я почувствовал, что природа — мой дом, моё единственное утешение. Природа многоликая, многоцветная, мой единственный учитель». 1910 г. Константинополь, 1911 г. Египет, 1913 г. Персия. Простые формы, чистые краски. Нет радужным переливам. Нет пастельным, на соприкосновении и слиянии полутонам. Не радужные круги мигрени за прикрытыми от боли глазами, а чёткий бьющий ослепительный взрыв солнечного удара. «Моя цель — простыми средствами, избегая нагроможденности, достигнуть наибольшей выразительности...». Его упрощение без примитивизма, простота без плактности. Он пишет по высочайшей амплитуде от Микеланджело до Чехова: талант краткости в отсечении лишнего. Меньше избытка — глубже содержание. Меньше слов — сильнее чувство, меньше красок — ярче цвет.

Поэтому он выбирает темперу. Материал плотный, непрозрачный, один слой краски наглухо закрывает другой, потому требует от художника математически выверенной, осознанной заранее идеи. По сравнению с масляными красками, без мазков и отливов. Крупные пятна. Залитые одной краской большие поверхности на геометрически просчитанном стыке. Свет убирает плоскость, линия создает образ, мазок дарит объём. Только темпера и только белое полотно! Вот оно! Нашел! И запел, зазвучал, засмеялся новорожденный оранжево-синий мир, где, благословляя сына Востока, оборонила своё с оранжевым отливом перо Синяя Птица. Один удар кисти и сорван, пьяно дурманит букет полевых цветов. Плоско (темпера!) чуть колышутся едва очерченные стебли степных трав, сверкает карий промельк большеглазых армянок, плывут чуть покачиваясь в полудённом зное абрисы женских фигур, в парадоксальной синеве (не холода, а зноя) млеют, растекаются в истоме улицы и лавки, египетские маски и базары Каира, зовут кувшины с манящей прохладой, отливают в чернь крутобокие гранаты, слепят апельсины, налились беспощадным солнцем персики, ощерились стаи бродячих собак в плавящемся рыжье Константинопольского солнца, ревут фиолетовые от солнца буйволы. Роскошь Востока в песне цвета. Это не сон, а оранжево-фиолетовая галлюцинация в тонко очерченном контуре западной школы.

«Его буйволы написаны большим чёрным пятном, залитым синим. Внутри бесформенная глыба, но отойдя на расстояние глаз вспоминал картину… знойная дорога, два цвета сливы тяжелых буйволов, бородатые погонщики»
( М.Волошин)

«У меня была цель – понять восток, найти убедительные пути этого мира». Позднее по возвращении из Константинополя, после выставки Московского товарищества художников работы «Глицинии», «Фруктовая лавочка», «Улица. Полдень» были приобретены Третьяковской галереей. Первый случай, когда музей купил картины молодого новатора. Успех! Но… «Мне не нравился мой успех, я боялся стать модным художником. Чувствовал необходимост обновить… недопускать появления штампов».

Мечты о путешествии в Китай, Японию, Индию пресекла Первая Мировая. Он работал без устали. Основывает Армянское этнографическое общество в Тифлисе. Новые работы в Москве, Балтийская выставка в Швеции. «Но вот в 1915 г. я узнал о бедах, вновь павших на долю Армении, бросил все и уехал на Родину. В Эчмиадзине встретил толпы людей, бежавших от геноцида. На моих глазах умирали люди, я ничем не мог им помочь».

Не перенеся увиденное, он тяжело заболевает, его увозят в Тифлис с явными признаками душевной болезни. Но первое, что создает после выздоровления – букет красных цветов. Вот он, путь спасения! «Искусство должно призывать человека к жизни, к борьбе, внушать веру и надежду, а не подавлять описанием трагичных сюжетов. Не было бы меня как художника, как личности, если бы не выросло во мне это чувство родины». Он опять весь в работе. Основывает Товарищество армянских художников в Тифлисе, иллюстрирует Брюсовскую «Поэзию Армении». Создает Армянский краеведческий музей в Ростове. Переехав в Ереван, организует Государственный музей археологии, этнографии и изобразительного искусства, по его эскизам созданы герб и флаг советской Армении. Вот откуда этот оранжево-синий двухцветный стык!. В бесчисленных поездках попытка выхватить на пленэре быстро этюдно меняющиеся под солнцем краски. Обожжённая солнцем долина Армения (этюд). Низкие глинобитные домики с плоскими крышами (Ереван, этюд), Тенистый сад (Дворик в Ереване). Минуя, а может, и пройдя сквозь импрессионизм, переплавляет как стеклодув, предмет в цвет, и выдувая, играя цветосветовой пленкой, он через линию и формы вдыхает в нее жизнь.

Его этюды — это не пассив кадра, не отражение на сетчатке безразличного охотника за вдохновением. Это кровь его прародины, пульсирующая в сосудах древней армянской миниатюры. «Ереван», «Полдневная тишь», «Пестрый пейзаж». Свои новые работы он экспонирует на Биеналле ди Венеция. И вновь ошеломляющий успех! «И краски его, и рисунок заслуживают большого внимания с точки зрения исканий современного искусства» — это гроза
европейских критиков Спровиери.

1925 г. Впервые за советские годы картины Сарьяна выставляются в Москве. Летом Грабарь переправляет его работы на выставку русского искусства в
музей Лос Анджелеса. После оглушительного успеха ему предоставляют возможность поехать за границу «Я хотел непременно побывать в столице художников — Париже». И в январе 1928 г. в самом известном салоне Жирара состоялась его персональная выставка. Около 40 картин: армянская тематика, набережные Сены, Марны. Вновь успех, восторженная критика, но происходит непоправимое.

«Французский пароход Фиржи, который вёз мои картины, должен был погрузить в Новороссийске яйца, с этой целью забрал древесные опилки. Ящики с картинами были уложены как раз на этих опилках. В Константинополе, случайно или преднамеренно, возник пожар, загорелись опилки, и от моих 40 картин остался лишь небольшой клочок холста». Уцелели лишь несколько этюдов: «Гегемские горы», «К роднику», «На Марне», «Газели». Удар, но он вновь поднимается. Как писал Эфрос «Мало было привезти с собой запас сил и обостренное мастерство. Надо было найти в них соответствие тому, что делалось вокруг». А вокруг шло строительство нового Еревана. И он вновь находит себя. Излюбленный жанр – городской пейзаж. Лаконизм, вновь простота в решении фигур, вновь цветовое наполнение образа. «Ереванский дворик весной», «Старый Ереван» (Третьяковка), «Старое и самое новое (Русский музей). Стокгольм, Вена, Берлин, Цюрих, Венеция — география его выставок. А еще эскизы к театральным постановкам (Спендиаров, Римский – Корсаков), иллюстрации к переводам Фердоуси Чаренца. Но приходят тридцатые, душные для художника, с запретами и постановлениями. На требование написать портрет Сталина Сарьян отвечает отказом (привык писать с натуры). Не простили. В 1937 году были сожжены его 12 портретов представителей армянской интеллигенции, в одну ночь ставшими врагами народа. Но один портрет, портрет Егише Чаренца, спрятанный работниками музея, чудом уцелел. Несломленный, бесстрашный, он для армянского павильона сельскохозяйственной выставки в Москве создает большое панно и вновь без портрета вождя на фоне Армении (срочно искали и устанавливали на фоне панно скульптуру).

В годы Великой отечественной младший сын добровольцем уходит на фронт. И Сарьян становится портретистом, но портретистом-новатором. В портрете жены Лусик Сарьян мандарин в её руке отражается в зеркале письмом сына с фронта, в известном автопортрете «Три возраста» через три ипостаси своей жизни Внук–Отец-Дед он пишет историю родины. Будет ещё много всего. И самое большое счастье — возвращение сына, и самое большое полотно «Армянам – бойцам Великой Отечественной Войны», и самое страшное для художника обвинение в формализме, изрезанное полотно спасенное учениками (рубцы так и остались), больницы, больницы, награды, и снова борьба, и снова этот его вечный оранжево-синий цвет…

28 февраля 1880 г. Три восьмерки, три знака бесконечности, три поднятые вертикали рождения торжествующие над горизонталью ухода. Сквозь них, как сквозь старинное плетение армянских корзин, бьёт, лупит это непобедимое вечное сарьяновское солнце. Сквозь ивовые ветви восьмерок проглядывают девичьи глаза и глинобитные крыши, лезет спелая фруктовая мякоть и высунутые от зноя собачьи языки, мокнет жёсткая кожа волов, холодит прохлада старых ереванских двориков, сплетаются улочки, шумят базары, и в оранжево-синей круговерти летит слепит хохочущий черноглазый мир, который когда–то привидился маленькому армянскому мальчику, сидящему на пороге бедного дома, и которого из голубой далекой степи позвала за собой его Оранжевосиняя, его Синяя Птица…