9 января 1924 года родился Сергей Параджанов. Существует теория, утверждающая, что в развитии человеческого общества Игра предшествует Культуре. До Гомо Сапиенс-Гомо Луденс. До Человека Разумного-Человек Играющий. Мне кажется, он был именно таким. Человеком Играющим. Весь пронизанный, напоенный Тбилисским солнцем, вне запретов, рамок, устоев. Творил вопреки и жил взахлеб. Сын старого антиквара Овсепа (отсюда тяга к предметной красоте). После школы работал на фабрике «Советская игрушка» (отсюда его куклы). Бесстрашный не диссидентским, а каким–то наивным первородным детским бесстрашием: писал Брежневу, призывал выгнать красных комиссаров из кино, вырыть могилу соцреализму, прекратить репрессии, бился за Тарковского, за его «Андрея Рублева». Будто всю жизнь, прищурив глаз, заглядывал в детский калейдоскоп, а в нём, как цветные осколки, причудливо пересыпались фантазии, профессии, факультеты: строительный в Инженерном, вокальный в Консерватории, режиссёрский во ВГИКе. Педагоги: Козинцев, Ромм. Сокурсники: Хуциев, Алов, Наумов… Вся жизнь – какой-то сплошной талантливый, порой мистический сюр. Да, хотя бы его свадьба! Маленькая киевская квартирка не могла вместить всех гостей (шутка ли, 120 человек!). Он придумал. Расстелил на лестничных клетках ковры (взял напрокат в киностудии), заставил напитками и угощениями, а сам с 17 летней красавицей Светланой разъезжал в лифте. На каждом этаже лифт останавливался. Молодожёны выходили, принимали поздравления, и в тостах, хохоте, звоне бокалов, подхваченное, как грузинское многоголосье, на всех девяти этажах киевской «хрущёвки» звучало «Горько!». Девять этажей. Как закодированное пророчество Девяти кругов.

Его фильм «Саят Нова» после обвинений в мистике, порнографии, после множества цензурных правок, переименованный в «Цвет граната», был разрешён в прокат только в Армении. Его Фильм «Тени забытых предков» шёл по всему миру со слоганом «великий фильм великого режиссёра», а он в это время голодал, был без работы, ездил продавать старые часы, кружева, отцовский антиквариат. В суде во время вынесения ему обвинительного приговора посреди ясного дня разразился, будто поставленный уже Небесным режиссёром, гром и, медленно задолго до Гарри Поттеровских дементр в зале суда, выискивая обвинителя, заскользила шаровая молния. Вот, что он пишет из зоны: «Я смешон, не умею материться, нет наколок… Все похоже на Босха. Харкаю кровью. Где я – это страшно». Но и в тюрьме, больной, уже не с прищуренным, а с подбитым глазом, дрожащей рукой он всё-таки раскручивает свой калейдоскоп: рисунки карандашом, шариковой ручкой, спрессованные цветы, серия иллюстраций «Евангелие от Пазолини», Джоконда (интерпретации Леонардо), новеллы (позже лягут в основу сценария «Лебединое озеро. Зона)». После тюрьмы, через 15 лет после «Цвета граната» он снимет «Легенду о Сурамской крепости» и «Ашик-Кериб», которые войдут в историю кино, а его признают одним из основателей нового «поэтического кинематографа». Любовь и рок, душа и тело, лаконизм и поэзия, на первый взгляд скучный отказ от динамики и безумная статичная живопись кадра, бесконечная смена цветного и чёрно-белого, впервые применённые фильтры, эффект соляризации, съёмка на инфракрасной плёнке… Крутится детский калейдоскоп, пересыпаются разноцветные осколки: мозаика, керамика, коллажи, скульптуры, инсталляции, сценарии… «Сокровища горы Арарат», «Этюды о Врубеле», «Арабески на тему Пиросмани»… Гомо Луденс, Человек Играющий. Как-то предложил разрисовать стены Грузинского общества культурных связей фресками с изображениями святых. Неисправимое бесстрашное детство. Вновь суд. И вновь друзья. Пишут, требуют освобождения. «Скажи мне, кто твой друг…» Брик, Высоцкий, Григорович, Тарковский, Герасимов, Никулин, Кулиджанов, Софико Чиаурели, Резо Чхеидзе, Шенгелая, Трюффо, Годар, Феллини, Висконти, Росселини, Микеланджело Антониони, Тонино Гуэрра, Бунуэль, Бертолуччи, Джон Апдайк, Ирвинг Стоун… Писатель–коммунист Луи Арагон посетил Москву, и принимая орден Дружбы, лично просил Брежнева освободить Параджанова. За год до конца срока, уже тяжело больной, он был выпущен на свободу, уехал в родной Тбилиси и в доме детства открыл салон с творческими вечерами и художественными выставками. Посмотреть его «Бал в мастерской режиссёра» приезжали Марчеллло Мастрояни, Ив Сен-Лоран. К нему пришла мировая слава. Кинофестивали, награды, премии. Италия, Испания, Франция, Греция, Бразилия. В 1989 году на Стамбульском кинофестивале, получая Почётный приз жюри за фильм Ашик-Кериб, в ответной речи он будет говорить о дружбе и призовёт к мирному решению карабахского конфликта. Как точно скажет потом Норштейн: «Он материализовал дух». Его изобразительность не декоративна, сюр аскетичен, мистика этнографична и безудержна, интеллект лишён снобизма, а талант… Талант тёплый как тбилисское солнце, густой, как полуденная тень киевских каштанов, чистый, как Арарат, такой же белоснежно недосягаемый и осязаемо родной. Он знал, что уходит. По приглашению Миттерана вылетел в Париж на лечение, хотя очень боялся (в этом городе от этой же болезни умер его друг Тарковский). Но было уже поздно. А потом… Потом многотысячное шествие на похоронах, музеи, фильмы, выставки; астероид названный его именем; 1999 год, объявленный Юнеско годом Параджанова (опять девятки!). И ещё одна история. Как всегда на стыке рока и сюра. История о маленьком тюремном талере. Когда-то на зоне он собирал разноцветные блестящие крышки из-под советских бутылок с молоком и кефиром, прессовал их в медальоны и гвоздём вырезал рельефы: Богоматерь, лики святых, портрет Пушкина. Один из таких «Параджановских талеров» попал к Феллини, он отлил его в медаль, и сегодня этот отлитый в серебре, тюремный, из крышек, собранных у туберкулёзного барака, Параджановский талер стал высшей наградой, которая присуждается за лучший фильм на Международном кинофестивале в Римини.

Гомо Луденс, Человек Играющий! И кто знает, может, он летит сейчас в новых незримых мирах, и немыслимым головокружительным калейдоскопом звёздных россыпей играет с ним Вечность…

Это его последний сценарий, оставшийся на бумаге. (И Квирикидзе). Открывается дверь лифта, того самого киевского дома, где проходила свадьба Сергея и Светланы. Очень больной, Параджанов входит в кабину лифта, нажимает кнопку. Лифт едет вверх. Выходит из кабины, достает ключи из плаща… Открывает дверь, входит в маленькую киевскую квартиру. На кухне стоит Светлана, сливает через дуршлаг что-то горячее. Оборачивается. Молодая, красивая, улыбается старому, грузному человеку в мятом плаще.

– Варенье айвовое готовлю, как твоя мама учила... (Смеётся.)

Сергей проходит крошечную кухню, с женой выходит на балкон. Там стул. Тяжело, со стоном садится. Смотрит. Перед ним киевская площадь, дома, а вдалеке виднеется сверкающая снежными куполами гора Арарат.

Это фантастическая картинка – киевский городской пейзаж с горой Арарат – Сергея не удивляет. Он сидит. Глаза тёмные, грустные. Смотрит на Арарат.

На балкон выходит Светлана, со стеклянной вазочкой варенья и чаем.

– Сережа, попробуй... Получилось.

Чуть покрасневшая от радости ожидания, смотрит, как Сергей медленно подносит чашечку чая к губам, потом ложку варенья.

– Вкусно...

Улыбается. Вымученно.

Светлана будто не замечает состояния Сергея. Садится рядом с ним на второй стул….

– Арарат… Снег всегда на нём?

…Вновь сливает варенье на хлеб.

– Вкусно... Знаешь, Света, у Тарковского есть «Зеркало», У Феллини — «Амаркорд»... Я должен снять «Исповедь»...

Ест хлеб с вареньем. Оно капает, он слизывает с рубашки…

– Ты снимешь свою «Исповедь»... Я знаю... (Целует его.)

Заходит в квартиру. Сергей надевает плащ.

Светлана на кухне заглядывает в кастрюлю. Кричит.

– Аджапсандал... и всё...

Находит в холодильнике сыр. Кричит Сергею:

– И сыр гуда этот, жутко вонючий. (Смеется.)

Выходит на балкон. Параджанова нет. Оглядывается удивлённо. Не видит, как меж киевских домов летит Параджанов в плаще. Потом он пролетает над тбилисскими крышами. Летит всё выше и выше...

Летит к Арарату.