Это был обычный будничный вечер Замоскворечья. Неспешные пожилые пары, прогуливающиеся по Лаврушинскому, переполненные кафе, порхающий бабочкой между столиками молодой смех («Суриковские»), уличный музыкант, торсом повторяющий изгиб саксофона, запах кофе, цветы на углу, вековые, чуть дремотные липы Ордынки, а выше золотой отлив Баженовского купола и густой колокольный звон, плывущий в прохладном, ещё голубом, вечереющем небе… Но надо спешить. 7 часов. Инженерный корпус. Открытие выставки.
«При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность» (Эйнштейн). Гений не мог ошибиться. Проверим?
4 декабря 1898 года ушёл из жизни потомственный купец, предприниматель, меценат, коллекционер произведений русского искусства, основатель Третьяковской галереи Павел Михайлович Третьяков. Спустя несколько дней в далеком солнечном Тифлисе в семье владельца скобяных товаров и строительных инструментов родился мальчик Арам. В завещании Третьякова кроме сумм на школу глухонемых, Московскую консерваторию, дома для сирот русских художников в отдельной графе значились пожертвования на стипендии и советы Московского Университета, и спустя годы уже возмужавший Арам станет студентом, а затем и выпускником медицинского факультета Московского Университета.
Такой же Профессионал, такой же Труженик.
Третьяков ежедневно по-прорабски в 6 утра вставал, трудился над своим льноткацким мануфактурным производством, стоял за конторкой до конца рабочего дня, и лишь после всего на санях с медвежьей полостью объезжал мастерские художников и заказывая, отвергая и критикуя, отбирал лучшие полотна.
И он, с раннего утра продлевая жизни у операционного стола, после изнуряющего дня с лупой в кармане ездил по комиссионным Сретенки и Арбата, встречался с дворянскими и купеческими вдовами, спасал, реставрировал и наделённый высокой нравственной лупой, всякий раз отказывался от коллекции «замешанной на крови». Третьяков организовывал шедевры, он, спустя десятилетия, распознавал; один участвовал в их создании, другой в сохранении. И это не была страсть к собирательству, не источник успеха или символ благополучия. Нет! Иная биология, а может, экология духа. И никто не может ни понять, ни наградить, ни лишить этого.
«Самое прекрасное, что мы можем испытать — это ощущение тайны. Она источник всякого подлинного искусства и науки. Тот, кто никогда не испытывал этого чувства, кто не умеет остановиться и задуматься, охваченный робким восторгом, тот подобен мертвецу, и глаза его закрыты» (Эйнштейн).
Причастность к великой тайне, тайне Узнавания, как метафизическое с полувзгляда предчувствие любви, как внезапное ошеломленное ощущение детства, где обыкновенная природа вдруг захватывающе одушевлена, и вот-вот откроет, как ребёнку, долгожданное чудо, чудо Узнавания и Понимания запечатленной красоты. Один дивился полетом первого воздушного шара, другой поднимающимся голубым туманом в небе под Карсом.
Один передал галерею в дар Москве, другой Еревану, и оба уже отдав, подарив коллекции, продолжали пополнять их картинами и рисунками, до последнего часа вкладывая все свои сбережения в русскую живопись.
Музей русского искусства (произведения русских художников конца XIX начала XX веков), крупнейший музей русского изобразительного искусства за пределами России, основанный на его частной коллекции, был открыт в Ереване в 1984 году. И спустя год, в 1985, утверждая национальную славу русского искусства, в Москве открывается музейный комплекс Новая Третьяковка (с Третьяковской галереей была объединена Галерея искусства XX века).
«Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое обществом вернулось бы также к обществу» (П.М. Третьяков)
«Галерея должна быть открыта на вечное время... и я хочу, чтобы как можно больше людей это видело, ко всей этой красоте приобщалось (А.Я.Абрамян)
«Стремись не к тому, чтобы добиться успеха, а к тому, чтоб твоя жизнь имела смысл. «Он знал, Творения кисти, как и люди, гибнут первыми. Но Люди, создатели и хранители, не восстановимы, не подвластны реставрации, а судьбы в картинах ещё можно спасти. И если Сангиной художнику служит сама жизнь, то Сангина его, хирурга была материализована в сангвис (кровь). И если днём за операционным столом, властвуя над этой материальной сангвис, держа в руках скальпель, он бесстрашно шёл в неведомое и побеждал, то покидая клинику, он становился неопытным подростком, отдаваясь, как пылкий влюбленный, с дилетантским профессионализмом диктату физиологии сангины, своей тайной страсти. Для него, лишённого детей, это была единственная связь с мирозданием, объективное подтверждение его продолжения в жизни, и узнавание себя, и счастье и чувственное наслаждение от совпадения, понимания и обладания великим.
Вот он сейчас на Портрете Рубана. Будничный однобортный пиджак, белая сорочка, галстук с красным отливом. Мудрые цепкие пальцы, как у сказочной хищной птицы, и этот тайный огонь в глазах, так безошибочно определяющий талант и диагноз. Сухожильный смуглый шутливый, по-мужски сдержанный, по восточному страстный, живописно стихийный, азиатско-европейский, под современной напористостью проглядывает застенчивая интеллигентность.
А вот две фотографии. Первая. Цепкий жёсткий взгляд на рентген пленку во время обхода: «Вот она, опухоль, готовьте к операции!». И вторая, где он умиротворённо счастливый, сидя за домашним столом с супругой в окружении картин, подаренных пациентами, скользит по ним, как улыбка.
Арам Яковлевич Абрамян, Армянский Третьяков-врач уролог, доктор наук, профессор, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной Премии СССР, кавалер Орденов Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного знамени, Заслуженный Деятель науки, Почетный гражданин Москвы. С 1917 года в составе Отдельного корпуса участвовал в боях под Карсом, Саракамышем, Александрополем, в великой Сардарапатской битве. Потом Закавказский Мед институт, медицинский факультет МГУ, хирургия, великие учителя Лежнев, Готлиб. В советско-финскую войну — зав урологическим отделением госпиталя в Ленинграде, в годы ВОВ ведущий уролог эвакуационных госпиталей в Армянской ССР. В 1949 году главный уролог Кремля, жил в век лукавый и опасный, но не драпировал жизнь. Лечил всё высшее партийное руководство, оперировал Молотова. Брежнев и Хрущев сами (!) ездили к нему на приём. Вступил в партию только после (!) защиты докторской в 1951 году (слишком жива была память о «деле врачей» и о стоящем в прихожей тревожном чемоданчике). В его институте впервые стали применяться методы рентгенографии и радиоизотопной техники, был впервые внедрён аппарат для дробления камней Урат 1. Создатель школы советской урологии, руководитель урологической клиники. 130 научных трудов, книги, Руководство по клинической урологии. «Он был хирургом от Бога в самом всеобъемлющем смысле этого слова, современники называли его Мудрый Арам — интуиция и логика, оперативная техника и искусство врачевания слились в нем воедино». (Чазов)
И вторая среда обитания. Сначала в Козицком, потом в Староконюшенном переулке. Его запретная в эпоху торжества соцреализма любовь к русскому незамечаемому и непризнанному. От импрессионизма и модерна до авангарда и пост оттепельной суровости, от купленной в провинциальном городке на первую крошечную зарплату, пепельницы в стиле модерн, до коллекции, представляющей все основные направления в изобразительном искусстве России XIX-XX веков и явившейся «самым крупным и полным собранием русской живописи XIX-XX веков в Москве (Дудаков). От самого раннего Серова (1887) до Андроновской «Ночи в Солигаличе (1970). Серов, Коровин, Нестеров, Архипов, Борис Мусатов, Бенуа, Лансере, Серебрякова, Рерих, Сомов, Сапунов, Судейкин, Фонвизин, Кустодиев, Волошин, Кончаловский, Лентулов, Удальцова, «Союз русских художников», «Мир искусства», «Голубая роза», «Бубновый валет», нет авангарда в типичном понимании, но есть Гончарова, Удальцова, Степанова, Альтман. Шедевры хранят судьбы и энергию создателей, помноженную на века.
Вот же они, смотрите! Зоопарк Григорьева, где звери человечнее людей. Тонкий лиризм Серова. Кажется, что эту ветку сирени, впопыхах сорвав в саду, бросила в вазу вбежавшая Девочка (потом усядется за стол позировать с персиками). Натюрморт с пейзажем Коровина, где слепящую фруктовую спелость успокаивает глубокая морская лазурь. Полуденные тени у Головина, Сомовская взметнувшаяся радуга над беседкой вечерней усадьбы, пронзительные глаза на автопортрете Серебряковой. А вот Кустодиевская «Встреча». Пасхальный вечер, неторопливый, счастливый, обыденно предсказуемый, и вдруг цепляет дата. 1917 год. И становится не по себе. Это же последняя Пасха перед… А как страшен Петрушка у Судейкина, как в детских ужасах, не хватает только табакерки. Вот почти Врубелевский Гальвич (ученик маляра и друг Малевича) в своей «Фантазии» со сказочными ирреальными существами, птицами, цветами, будто поглядел во сне далекую планету. Уткинская синяя, почти декоративная, как за открывшимся занавесом, лунная ночь, наивная и трогательная, и тут же суровые чёрно-белые две женщины Попкова, как предчувствие страшного конца самого автора (погиб от выстрела инкассатора, случайно спутал машину). А какой прозрачный дымчатый Фальк (Пейзаж с верблюдом) с самаркандским иссушающим солнцем и тенистой прохладой от беленых домов. И какой у него же неожиданно оранжевый вместо привычно лавандового Прованс! Запутавшийся в кроне вечерний свет у Осмеркина, и дрожащая лёгкая рябь реки, и простёганое прозрачными облаками небо. Бликующие солнечные пятна на стволе у пруда Гончаровой. Безумство праздничного натюрморта Мильмана, ставшего его последней работой перед параличом. Село Крылатское у Куприна, Зеленые корольковские дачи у Кравченко. И Кончаловский с жёлто-красной яблоней, согнувшейся под тяжестью молодильных яблок, подаривших звонкое чувство летнего тепла и вернувшегося детства (точно укроет, спрячет от гусей-лебедей). Вдребезги рассыпанная, как сколы хрустального октаэдра, геометрия Лентулова. Проступающий из Фонвизинского холста сияющий неземной портрет какой-то Блоковской незнакомки, выспренно летящий, размытый, как будто увиденный во сне (но заземляет вуалетка, алый бантик губ и перечисление званий: Князевская, искусствовед, историк театра, ученица Лихачева, лауреат Госпремии РФ в области просветительской деятельности (1997 год, это же совсем недавно! Вот тебе и Блок!). Графитно карандашный Петров-Водкин, лилово–оранжевый портрет жены, ей вдогонку после отъезда он пишет: «Посадил тебя на лошадь» (это он о «Купании красного коня»). Скучная жёлтая статика тыквенно-черешневого натюрморта у Бебутовой вдруг оживает и наполняется будничным шумом большого города за окном (нужно только распахнуть!) Безмолвный Великий Посвященный Рерих, инопланетной стилистикой познавший Мысль «Облака», Тайну «Знака», и увидевший сквозь вековую завесу «Архаический пейзаж». Безжизненные ландшафты Киммерии у Волошина. Виды Версаля Бенуа. Кажется, только что прошёл здесь Людовик с блестящей свитой, а в зелени у фонтана Латоны вот, видите, только что прошуршав, мелькнуло платье завистницы фаворитки.
Здесь не прослеживается скрупулёзное искусство составления коллекции, скорее какая-то духовная икебана. Потому постоянно расползающийся каталог, потому вечные стенания искусствоведов и безуспешные попытки упорядочить хаос так парадоксально методично собранных полотен и стилей. Менял, покупал, продавал (за вечер мог поменять до 15 картин) с его торжествующим «Взял!». С этим «Взял!» он вытаскивал камень, удалял неоперабельную опухоль, останавливал кровотечение. Он взял, до одури влюблённый, взял эту жизнь. И она платила ему тем же. И, может, их взаимная любовь и определила ещё одну неслучайную случайность — выставка долго не открывалась, одна за другой уходили кураторши… Куда? В декрет! И спустя годы, эти посапывающие сейчас в колясках розовые малыши скажут, что родились в Москве, в том самом июне, когда в гости к Третьякову на всё лето приехал армянский Третьяков с восточной, щедро наполненной картинами, праздничной хончой. Они встретились на ступенях лестницы Инженерного корпуса, и седовласый с иконописным лицом великий создатель Замоскворецкой святыни протянул длинную с аристократическими пальцами руку, которую в почтении и поклоне сжала загорелая сильная рука хирурга…
Вечер постепенно темнел. Густой синевой подернулся алый терем, побледнело в сумерках белокаменное вспененное кружево, застыли липы, и высоко в прохладном вечернем небе медленно тяжелел, отливая уже матовой позолотой, Баженовский купол. Уходил, растворялся в сумраке ещё один вечер, таяло в вечерней акварели Замоскворечье. Затаив, спрятав до утра в сердце Инженерного корпуса, будто заперев в сказочный терем восточные дары, засыпала Замоскворецкая святыня…
При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность. Гении не ошибаются…