«Осень – это другое. Я землю очень люблю и вот, когда весной сажаешь дерево, поливаешь землю потом своим, ты ведь ждешь, что будет осенью. Потому что осень–это надежда, потому что только осенью человек может сказать себе кто он. Осенью.». (Дедушка Левон в фильме «Когда наступает сентябрь».)

Весной 1944 года, когда советские солдаты вели кровавые бои на Украине и в Белоруссии, а у границы с Арменией стояли турецкие войска, в военном Ереване состоялся всесоюзный Шекспировский фестиваль. Открытие передавалось по радио; на площади, где были установлены громкоговорители, народ в полном молчании слушал доклады о Шекспире. Комендант города распорядился, чтобы пропусками в комендантский час для зрителей и делегатов служили театральные билеты с изображением Шекспира. В один из таких фестивальных дней актеров всех союзных республик пригласили к себе в гости крестьяне Аштарака. Там, в Аштараке утопая в тени персиковых садов у библейского Арарата были накрыты праздничные столы, поднимались тосты за Дездемону и Ричарда Третьего, и лилось золотое Васкивазское вино. В эти дни в первом классе Ереванской школы учился мальчик, в самых смелых мечтах и не помышляя, что вскоре на театральных подмостках родного города зазвучит его громоподобный Ричард Третий, а спустя совсем немного времени он сыграет крестьянина из того самого Аштарака, приехавшего с бурдюками того самого золотого Вазкивазского вина. А пока, пока счастливое беспечное детство. Родился в Ереване в армянской русскоязычной семье. Бабушка много лет прожила на Кубани, в Прикумске, он вырос у нее на руках. Мама Елена Васильевна за год до его рождения переехала из родного Тбилиси в Ереван (отец оставил их через месяц после родов) и его семья отныне и навсегда - трое любящих родных людей: мама, бабушка и воспитавший его отчим (добрый выдержанный человек; лишь однажды возвысил голос, не позволив оплакивать в доме кончину Сталина). Самое раннее его воспоминание - дед по матери Васо, жизнелюб, известный тамада, (говорили, что внук как две капли похож на деда), сидя на крыльце хлопает в ладоши, а он двухлетний неуклюже старается попасть в такт старинному народному танцу. В семь лет мама отвела его в русскую школу, армянский пришел через улицу (читать так и не научился, тексты в фильмах будет запоминать на слух). Счастливый день первоклассника: школа, наспех уроки, и пулей из душной коммуналки на улицу, погонять в мяч, поиграть в войну. Мама работала в Совете Министров республики, и там впервые он увидел раненого. Вспоминал: «Пленные румыны строили два тоннеля, они делали нам детям деревянные игрушки, а мы приносили им сигареты и хлеб.» В послевоенные годы с друзьями бегал смотреть трофейные фильмы, поднимался на крышу кинотеатра и свешивался вниз головой, Марика Рокк, Цара Лиандер, Дина Дурбин. «Вся Европа вошла в нашу жизнь верх ногами». Никогда не был книгочеем. Единственное, потрясшее его детскую душу произведение «Лягушка путешественница».. Позже ненавидел «Ревизора» и «Горе от ума», а математика всегда давалась легко, прочили Политехнический. Но в семье все бредили театром, не пропускали ни одной премьеры (одно из потрясений - Папазян в роли Отелло в тишине зала ШЕПТАЛ всю последнюю сцену) и, мечтая стать актером, вместо Политехнического с немого одобрения матери, он уезжает в Москву, в Московский Гитис. Но.. «Что вы приехали с таким акцентом!» Еще более уверившись в правильности выбора, возвращается. Помощник оператора на армянской киностудии, студент Ереванского театрально – Художественного института, потом спектакли, киноработы.. И, наконец, о, чудо! 1967 год- приглашение самого Эфроса в театр им. Ленинского Комсомола, 1969 год – приглашение Гончарова в Московский Театр им Маяковского.

«Актером я стал не случайно, но вдруг». В книге «Феллини о Феллини» вместе с автором не верит, когда говорят «И тогда я понял!». «Человек никогда ничего не понимает внезапно, можно сказать «Тогда я почувствовал, тогда мне показалось, но такого «Вдруг я понял» не происходит никогда». Накопление впечатлений, постепенное, пусть и не всегда осознанное-основа мастерства. И он копит, копит, чтобы потом… Штабс-капитан Овечкин «Новые приключения неуловимых», чекист Артузов в «Операции «Трест», Михаил Стышной в «Журавушке», Убийца в «Тегеран 43», Левинсон в «Разгроме», Ковальски «Трамвай Желание», Большой Па в «Кошке на раскаленной крыше», Сократ, Хлудов, Мольер, Доменико, Мальволио.. Ах, какие они оба были роскошные в «Жертве века», когда утопая, купаясь в таланте друг друга выплывали под шквал аплодисментов на сцену. Гундарева и он, Салай Салтаныч (очень приличный мужчина, неопределенных лет, физиономия азиатская, ремарка Островского) «Еще закуску прибавь, хороший балык есть, с Дону пришел, сам! Нажил деньги – человек, прожил деньги -дрянь!». И как, затаив дыхание, молчал переполненный зал с приставными стульями, со стоящими в проходе (сама свидетель) на Бабелевском «Закате», слушая исповедь его Менделя Крика. Он никогда не переигрывает, не стращает, не смешит не влюбляет в себя, не давит слезу. Но страшен его Горбатый Карп в «Месте встречи»: «Володенька, я же тебя зубами грызть буду», смешон шарнирно поскрипывающий, как плохо смазанная дверь, в туго обтянутых лосинах с щеточкой усов Судья Крикс: «Мерзавец! Назвать даму сэром!»; как понимаешь влюбленную в своего немногословного избранника Доронину и перехватывает горло, когда на кухне, обреченный и так любящий жизнь деда Левон поет древнюю песню «Мы с тобой посадили деревья!». Скрипит снег под ногами наевшегося до отвала переваливающегося Волка «Ну ты заходи, если что «(Жил-был пес), а Мэтр в «Тачках» более убедителен, чем оригинал. В молодости в пьесе Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки» сыграл садиста Нерона, спустя годы, вернул эту пьесу и сыграл уже усталого философа Сенеку. Почему? Да потому что это его личная боль, спор жестокости и мудрости, безнаказанности злодеяния и исповедального оправдания, разговор о нравственном одичании общества с ампутированным стыдом и атрофированной стеснительностью, где честь – рудимент, а совесть – атавизм, об обществе со снисхождением к злу и равнодушием к добру, где злодеи и жертвы приемлемы и чудовищно объяснимы. «Самое сложное для режиссера соединить персонажи» и он, как сложная многоструктурная несущая молекула, протягивает свободные валентности своего таланта для насыщения радикалами партнеров, и сыгранная законченная решается формула сцены. Его работы многосложны, многослойны, он чертит роль не гротескно черно-бело, но и без импрессионистских полутонов. На стыке, ни разу не споткнувшись, не оступившись, четко по грани. Его Сальери не завистлив, а глубоко несчастлив. Мольер мудр и милосерден. В «Последней пьесе Креппа» решил играть без протезов. Дело даже не в «верю-не верю», нельзя не верить ребенку или зверю, его талант врожденный, сцеплен с землей, природой, неосмысленно животно стихийный, но рамка роли всегда безукоризненно математически (как в школе!) выверена. Он строит ее четко как архитектор (старший строитель), математически соразмеряя кадр и сцену с жестом и словом. Физика его тела, статичная или акцентуированная, от излома бровей до ожесточенной жестикуляции, от складки в углу рта до вздувшихся вен и напряженных шейных мышц, полуприкрытые прищуренные глаза хитры, добродушны и вдруг злой просверк, как внезапный бросок, взгляд-удар (точно по - Радзинскому «Кремлевский горец»!). Открытый, но вовнутрь себя, даже когда крупный план, властный без высокомерия, беспомощный без немощи, экзистенциальный и метафизичный. Осыпанный золотом наград (Овен, Орел, Маска), Мастер, помнил до последнего все роли. Верный. Всю жизнь болел за Спартак, был вечным капитаном футбольной сборной театра Маяковского (сильнейшей театральной сборной Москвы). Своенравный. Подписывал письма, когда все отказывались, и наоборот. Из актеров всегда восхищался Робертом де Ниро. «В фильме «Однажды в Америке» у него старые глаза. Как он это делает?! Не знаю»

Но и у него были старые глаза. Когда он сыграл фронтовика – пенсионера Левона Погосяна, ему было 39, актриса, сыгравшая его дочь, которую он советовал зятю «немножко побить не зло, не сильно, для ее же пользы» была младше его на 4 года. «Смерти нет. Пока мы есть – ее нет, когда она придет – нас не будет. Я хочу жить вечно, Коля–джан. Жизнь–хорошая вещь … Лаэрт у нас в Аштараке работает зубным врачом. Тете Хасмик однажды так зуб вырвал, что она даже не успела его ударить… Немножко баклажаны и помидоры из Аштарака привез, бастурму сам делал, вай, вай ма, охой, как горит! Шашлык и дым – как рука и сердце... Давайте выпьем за этот наш прекрасный осенний день, когда мы вот так можем посмотреть друг другу в глаза и сказать «Здравствуй!»

Так давайте и мы выпьем за этот прекрасный осенний день, 3 октября, за то, что он жил среди нас, за то, что знали его. Выпьем за то, чтоб в следующую осень деда Левон обязательно привез Аштаракское вино, чтоб снова сделал на балконе шашлык и вновь собрал всех за большим столом, потому что «Осень – это надежда, только осенью человек может сказать себе, кто он». За Человека, сказавшего кто он. Осенью. Когда приходит октябрь…