Как-то неслышно незаметно растворился в прозрачном дожде июль, оставив на нотной странице памяти лишь размытые (не от слёз ли?) водяные знаки дат. Но одну из них, 6 июля, как поклон ушедшему, как дань великому хочется вспомнить. Вспомнить и помянуть, положив цветок на залитую августовским дождем июльскую могилу. 20 лет назад 6 июля 2004 года скончался Павел Герасимович Лисициан…

Я не то, чтобы НЕ музыкальный, я — Амузыкальный человек, и потому мне (мне!) писать о музыке просто кощунство, но на каком-то необъяснимом метафизическом уровне при первых звуках этих и только этих двух всегда безошибочно узнаваемых голосов рефлекторно, по-Павловски, почти физиологически бегут «мурашки по телу». Первый женский, из чёрно-белого телевизора детства с непонятным межгалактическим именем «Каллас». И второй, мужской, навсегда вогнавший в ступор, правда, гораздо позже.

Это был вечер в «Доме Музыки». Прямо под нами две скульптурно выточенные неуловимо похожие, черноволосые головки, улыбаясь, здоровались с входящей в зал музыкальной элитой Москвы, и повернувшись, улыбнулись и нам: «Это его дочери», — шепнула мама; «Рузанна и Карина». Погас свет, и на чёрно- белом экране, по-королевски ступая, появился удивительной мужской красоты и стати, убеленный сединой, полный благородной скорби, отец Жермон, и полился голос, дивной красоты и силы, который невозможно ни описать, ни забыть. Как невозможно передать блики бегущей волны на закате, розовый рассвет, безысходную тоску, любовь и боль, весну и горе. В его Бельканто имперская, почти мемориальная мощь звука удивительно задушевна, а ампир музыкальной фразы теплеет, будто согретый медово-янтарным южным солнцем. Его голос не экзальтирован, не рвёт, не выворачивает душу, нет, он просто мягко бережно ею овладевает. Удивительный голос — оксюморон, в котором нежность силы, сладость печали и по-земному небесная радостная грусть.

Ты забыл край милый мой
Бросил ты Прованс родной,
Где так много светлых дней
Было в юности твоей…
Горем здесь измучен ты,
Сгибли все твои мечты,
Там же нет борьбы с судьбой,
Там воскреснешь ты душой…

Это случилось 6 ноября 1911 года. Шумел армянский Владикавказ:
- В семье Герасима Павловича и Сбруи Мануковны родился мальчик!
- А как назвали?
- В честь деда, Павлом…
- Сегодня вечером собираемся у Лисицианов, у них дома Бари Тон!

Вот и проступила Анонимность Бога в Омониме судьбы («Бари Тон» в переводе с армянского «славный праздник»)...

Семья была трудолюбивая, потому уважаемая. Дед занимался извозом, отец работал буровым мастером. Потом решил открыть фабрику по производству гильз от папирос, деньги ему предложил Багратион Вахтангов (отец великого Евгения). Закупив в Финляндии оборудование, предприимчивый отец быстро наладил производство, уже через 2 года расплатился с долгами, и семья зажила на широкую ногу. Но после революции фабрика была национализирована, и отец снова вернулся к профессии бурового мастера. А что делать, надо было кормить семью.

Но несмотря ни на что, дом Лисицианов всегда оставался открытым, хлебосольным и… удивительно музыкальным. Тёплый свет абажура в гостиной, всегда накрытый стол, шумные застолья, а потом непременно импровизированный концерт. В доме бывали известные музыканты, приезжие гастролёры, звучали армянские, русские, неаполитанские песни, все пели в хоре армянской церкви. И маленький Павлуша сначала в 4 года, сидя на коленях у отца, а потом в 9 лет во Владикавказском драматическом театре спел армянскую народную песню «Водовоз», сорвав первые овации. Виолончель, фортепиано, церковный хор, любительский оркестр, музыкальное образование с ранних лет. Но мальчику кроме музыкальных, были подвластны и слесарно- столярные инструменты. И в 15 лет он покидает родительский дом. Вот что он пишет: «Как бы ни складывались жизненные обстоятельства, я ни разу не взял у родителей ни копейки. Мне было стыдно просить о помощи. Молодой, здоровый, неужели не прокормлю себя? Всегда считал своим долгом им помогать. Хотелось продолжать учиться, но уже на свои деньги. Понимал, что отцу трудно оплачивать моё образование». И вот 15 летний Павел — ученик бурильщика, разнорабочий в рудниках под Владикавказом, буровой мастер на строительстве ГЭС, и каждый вечер после тяжёлой изнуряющей работы солист в хоре художественной самодеятельности. Так прошло три года, и однажды после одного из выступлений начальник партии вручил ему путёвку Тифлисского геологического управления на рабфак Ленинградской консерватории. Он приехал за 3 месяца до экзаменов и сразу же пошёл работать на Балтийский завод, сначала клепальщиком, потом освоил профессию молотобойца, электросварщика (не терять же время, можно своим  что-то отправить!). С блеском сдав экзамены, поступил в Ленинградскую консерваторию, но спустя несколько месяцев сорвал голос и был отчислен. Но не знакомый с отчаянием, сразу устроился слесарем на газовый завод, а вечерами работал статистом в БДТ. Сбивающий с ног запах кулис, мастера русской актёрской школы и, наконец, вокальный дебют, сольный номер, романс «Ночной зефир». Его услышали, и началось. Занятия с педагогами М.М. Левицкой (определился голос — баритон), З.С. Дольской, А.И. Орфеновым, Баттистини, А. Долуханян. Великий учитель С. Самосуд, главный дирижёр, руководитель симфонического оркестра Ленинградской филармонии Ф. Штидри, хормейстер Тер Ованесян, художник Борис Покровский.

Ленинградский музыкальный техникум, первый Молодёжный Оперный театр, Ленинградский Малый театр... Вскоре последовало приглашение в Армянский театр оперы и балета имени Спендиарова, где он блистал в «Онегине», «Паяцах», «Кармен». В дни декады армянского искусства в Москве в 1937 году Сталин, услышав его Татула, рекомендовал руководству Большого обратить внимание на «баритона из Армении», и в апреле 1941 года состоялся его дебют на сцене Большого в «Пиковой даме», а потом в «Онегине», ставшей любимой ролью его жизни.

Но не прошло и двух месяцев после оглушительного успеха… Началась война. С первого дня выезжал с бригадой. Западный фронт, Резервный фронт Генерала Жукова, Кавалерийский корпус генерала Доватора, Вязьма, Можайск, Бородино, авиационные части, госпитали, эвакопункты. Пел на передовой под проливным дождём, по колено в грязи, в блиндажах под минометным обстрелом, по 3-4 раза в день. Однажды под носом у немцев (до передовой было метров сто), попросили петь вполголоса, а солдаты не хлопали, а молча, сияя улыбками, разводили и сводили ладони. За героизм и мужество, проявленные в годы войны был награждён Личным оружием от генерала Доватора, Медалью «За Отвагу», «За Освобождение Кавказа», получил Благодарность Политуправления Западного фронта, но из всех наград больше всего ценил маленький букетик полевых цветов, который в сорок первом подарил ему солдат на передовой, после исполнения армянского «Крунка».

И вот, настал этот день. 9 мая 1945 года. Победа! А с ней двойной праздник. Под раскаты праздничного салюта, его дом огласился детским криком, родилась двойня, дочь и сын, Рузанна и Рубен. И наконец долгожданное возвращение в Большой. Его Любимый Онегин. Вот что он пишет об этой партии: «Я был внимательным зрителем, слушателем, читателем, слушал оперу в Кировском театре, наизусть знал роман и партитуру, сам искал грим, пластическую выразительность, разминал материал». В 1946 году он Жермон в «Травиате», в 1959 году Эскамильо в «Кармен» с Архиповой и Марио дель Монако. «Павел Лисициан обладает голосом редкой красоты. Такого певца не часто встретишь на оперной сцене. Он создал образ Тореадора таким, каким его написал Бизе… Артист — властелин на сцене во всём, что он делает», — вспоминал Марио Дель Монако. Наполеон Прокофьева, Грязной Римского-Корсакова, Сильвио в «Паяцах», непревзойдённый, не дикарь, но полный мужского достоинства и благородства, страдающийьАмонасро в «Аиде». 26 сезонов, 1800 спектаклей на сцене родного театра. Его голос звучал от Сахалина до Заполярья, от Ирана до Нидерландов. Репертуар — от Баха и Шуберта до Рахманинова и Кабалевского, от романсов Чайковского до народных песен.

Ему рукоплескали лучшие залы мира. Австрия, Венгрия, Румыния, Германия, Польша, Дания. В Италии в «Ла Скала» ему устроили овацию, и именно там началась педагогическая стажировка. Во время гастролей в США в 1960 году выступал в Метрополитен опере (второй певец из России после Шаляпина) и вновь ошеломляющий успех. «Его игра носила королевский отпечаток», — писала «Нью Йорк Таймс». Но выступал он не только в Метрополитен и в Карнеги Холле, но и в маленьких залах армянских диаспор, в Италии устраивал прослушивания армянских детей, всегда находил время и преподавал в Ереванской консерватории. Консультант Большого театра, Дрезденской оперной студии, долгие годы возглавлял Международную школу пения при Союзе театральных деятелей СССР, вёл Веймарские музыкальные семинары, был членом жюри Международных конкурсов, лауреатом премии Роберта Шумана, обладателем Международной премии Американской академии музыки и звания «Лучший баритон XX века». Последний раз его бельканто звучало в Большом в 1966 году…

Ползут, пузырятся по стеклу мурашки воды, и двойной стеклянной стеной за окном идёт нескончаемый августовский дождь. Смывая наносное. Омывая вечное. И из чёрного интернетного портала королевской поступью вновь выходит человек. Мы видим удивительной благородной мужской красоты лицо, и с первых нот божественной музыки звучит этот голос, голос, который услышав хоть раз, уже не забыть. Великий Баритон великого оперного Бари Тона. Анонимность Бога в омониме судьбы…

Но прошёл печальный срок
В сердце нет былых тревог, мольбе моей мольбе моей
Внемли, родной…
Ах, прошёл печальный срок
Ты вновь со мной
О сын родной, ты вновь со мной…