Ровно спустя 20 дней после Победы, когда небо над страной ещё озаряли праздничные всполохи салюта, в Тбилиси в старинном районе Сололаки в патриархальной армянской семье родился мальчик. Полуденное солнце сейчас осторожно скользит по деревянному фасаду, матово отливает в нагретых за день булыжниках вымощенного дворика. Не слепит. Нежно гладит стриженную «под машинку» голову мальчика. Увитая виноградом, утопает в тени терраса. В доме тихо, прохладно. Огромная люстра спрятана в чехол из марли (чтоб не засидели мухи). Большой стол для гостей, покрытый скатертью «ришелье». Натертые до блеска полы, пахнущая воском мебель. На кухне маленький старинный буфет, мама режет лук для баклажанной икры (чтобы хрустел и никаких! помидоров). С улицы долетают крики мальчишек, играющих в футбол. Врассыпную, как в «прятки», разбегаются кривые переулки. Ещё немного и опустится на город вечерняя томная прохлада, и поплывет к заветному Руставели изысканная ослепительная в белоснежных костюмах элита старого Тбилиси, и, конечно, отец с «Зарей Востока» подмышкой, а потом долгое застолье с вином и умными разговорами до утра. И вместо колыбельной бабушка на своём Бернстайне будет играть пассажи (что поделать, выпускница консерватории по классу Глазунова). Он вспоминает.

«Я вырос в Грузии и мое ощущение пространства было воспитано именно там, среди гор… Когда видишь, что облака плывут ниже тебя, что орлы летают внизу, и ты следишь за их скольжением на фоне гор, за движением воздушных потоков, поднимающегося тумана, тогда и рождаются ощущения, определяющие твою жизнь»

С 1956 года семья переехала в Москву, здесь он поступил в знаменитую и ныне физико-математическую Вторую школу, откуда как по раскрученной спирали поднималась, ширилась, разворачивала петли, набирая высоту его закодированная закольцованная судьба. В этой школе преподавал шекспировед, знаток античности Владимир Рогов. Ставили трагедию Софокла, и мальчик слепил маленькую статуэтку Филоктета. Увидев это чудо, друг семьи скульптор Смирнов открывает его для искусства, и в 1964 году, освоив ремесло рисовальщика, юноша поступает на отделение скульптуры высшего промышленного училища имени Строганова.

«Только впитав в себя все этапы мирового искусства, ты можешь стать его частью… Можно разрушить Храм, но каждая его часть будет нести в себе дух созидания». И он становится этой частью, хранящий всесильный дух созидания, как кирпич с закодированным геном полуразрушенной кладки Парфенона, реплицируя его и храня. В его скульптуре нет пустых мест. В его работах бесплотное телесно, полунамёк обретает силу слова, кривые выстраиваются в нужный вектор, а поражённая наша мысль, дихотомно ветвясь и недоумевая, постигает, наконец, заложенный автором смысл. Его герои современны и будничны. Порывистые, задумчивые, усталые или полные сил, они всегда земные, но готовящиеся взлететь, чуть опираясь на листки своих произведений или соскальзывая с камня. Кажется, что он ловит момент, когда душа отлетает, отделяется от тела. Как его Пушкин, астрально высокий, уже с потусторонним лицом, но ещё живой, ещё на Чёрной речке земной рукой сжимающий плащ, под которым рана, чтобы хоть как-то сдержать кровь. Объем и пространство, но объём его всегда вне границ, а пространство при всей безграничности, всегда конечно. Оно заполнено воздухом, обретает контуры, очертания, и становится главным персонажем его композиций, как Человек-Невидимка, облаченный в одежды. Материал, с которым он работает многозвучен, как симфонический оркестр. Бронза, мрамор, дерево, керамика, воск и стекло, зеркало и вода. Его работы приходят из порталов времени, и как древние центры силы, меняют пространство вокруг. Новокузнецк и Зеленогорск, Равенна и Москва, Антверпен и Брюссель, Балтийск и Венеция, Иерусалим и Одессa. Подбоченясь, широко расставив ноги, на пересечении главных улиц Антверпена стоит его Петр Первый, на том самом месте, куда впервые пристал его корабль. Вода давно ушла. Но те самые колокола, которые встречали его в 1717 году, приветствовали и сейчас его новое прибытие торжественным праздничным перезвоном. Все его скульптуры живые. Сам, не дождавшийся торжественной церемонии, решил открыться памятник Булгакову (мистически исчезла полиэтиленовая ширма, скрывающая памятник). Ладья, на которой Данте и Вергилий, отправились в путешествие по царству мёртвых, сейчас покачивается на водах зеленой лагуны близ острова Сан Микеле. На этом острове на венецианском кладбище похоронен Бродский. И, спустя годы, на свои личные средства скульптор дарит Москве удивительный памятник: посреди бестелесных теней фигура поэта, вышедшего на Новинский. Он, задрав голову, подставляет сейчас лицо дождю, снегу, солнцу… небу, откуда ему шепчут, а может, слушают… Первый в Израиле памятник Эйнштейну. Перед национальной библиотекой на территории Еврейского университета, которому он завещал всеписьма и рукописи. Это не скульптура, живой, в помятом пиджаке с любимой трубкой, рука в кармане, жилет, галстук. Из мира, где все относительно, в мир, где все постоянно, из детства с портретом великого физика на стене над письменным столом в кабинете на церемонию открытия своей работы в Израиле.. . Очень хочется сейчас подойти и поправить чуть съехавший галстук…

Давно в детстве, в его Московской Второй школе учитель литературы Раскольников, открывал своим ученикам запрещенного Бабеля, и спустя годы, он, работая над памятником писателю, признается «Исаак Бабель — скульптор от литературы». Бабель, Одесса. Сидящий на ступеньках с блокнотом на коленях, близорукий, голова втянута, с грудью астматика, сутулый, грустный, осенний. Рядом с ним на настоящей Одесской брусчатке как бы приподнятой над сегодняшним асфальтом, катящееся колесо. Символ, для каждого свой (для меня колесо истории, не остановить) Вдова Бабеля А.Н Пирожкова сказала: «Увидев макет, я счастлива, что дожила до этого дня». В Брюсовском переулке окруженный музыкальными инструментами будто, вырывается из музыки одетый в концертный фрак, ноты на коленях (вот-вот разлетятся), почти не касаясь пола, Арам Ильич Хачатурян. А «возведенный во дворянство, дворянин Арбатского двора» Окуджава любит по вечерам прогуляться с друзьями по Арбату… Как много их, оживших, живущих! Как же их мало!
Мы с сестрой как-то решили встретиться после работы.

«Приезжай на Лесную, посидим в кафе».

Было ещё светло, солнце неохотно садилось. Заканчивался обычный рабочий день мегаполиса. В рассыпанных стайками кафешках, на скамейках, тумбах сидели, пили, ели, смеялись, за молодым столиком зазвучала гитара. Люди выходили из офисов и шли, не замечая своих улыбок, жмурясь от солнца, сбросив дневные проблемы, позабыв неприятности дня, и вместе с ними шли не торопясь, семь отливающих закатным солнцем фигур мужчин и женщин. Резкие точные с чёткими линиями, как выписанные строки в ежедневнике из раздела «что должен», отсвечивая сталью, как выутюженными костюмами, деловые мегаполисные, но уже чуточку смешливые, расслабившие галстуки, свободные, праздничные. Они шли вместе с нами, отражаясь в стеклобетонных стенах по Белой площади, клином сходившейся к Белой Церкви Николы Чудотворца, а из-за купола под торжественный перезвон колоколов празднично слепило закатное солнце, заливая обычный трудовой усталый вечер, гением одного человека обращенный в бесценное счастье жить… Спасибо Вам, наш великий современник! С Днем рождения, Георгий Вартанович Франгулян!